Андрей Мартьянов - Вестники времен [= Знамя над Тауэром]
Когда сэр Мишель понял, что Джонни твердо вознамерился соскоблить пробившуюся щетину, перед ним встал вопрос, чем это можно сделать. Развешанные по стенам замка мечи для бритья годны явно не были, от кухонных ножей германец решительно отказался, вспомнив об элементарной гигиене, и тогда сэр Мишель предложил ему свой любимый кинжал. Придирчиво оглядев лезвие, Гунтер криво усмехнулся:
— Да кинжал у тебя тупой!
— Ничего он не тупой! — обиженно сказал сэр Мишель и, попробовав большим пальцем лезвие, добавил: — Его просто заточить надо.
Гунтер некоторое время молча смотрел на него, а потом произнес:
— Логика у тебя железная!
— Стальная! — гордо поправил сэр Мишель, не имея ни малейшего представления о том, что такое логика, но будучи уверенным — это нечто очень важное и должно быть всенепременно твердым. Как сталь.
Тяжко вздохнув, Гунтер пришел к выводу, что кинжал сэра Мишеля вдобавок слишком уж великоват, и, живо представив себе, как он неосторожным движением перерезает себе шею, вернул тесак рыцарю.
Требуемый инструмент нашелся в кузне — Бернар-кузнец в свободное время занимался починкой обуви, и среди его сапожного инвентаря нашелся подходящего размера ножик, ко всем своим прочим достоинствам достаточно острый. Затем Гунтер потребовал «зеркало», и после недолгих объяснений стало ясно, что такого предмета в замке нет. В ход пошли серебряные блюда и прочая хорошо начищенная посуда, но ни один предмет из кухонной утвари не устроил Гунтера. Сэр Мишель только презрительно фыркал — то ему видно плохо, то отражение кривое, девица-красавица, понимаешь… Остановились на небольшом тазике с водой, поверхность которой довольно сносно отражала заросшую физиономию Гунтера, и, в конце концов, процедура, за которой сэр Мишель наблюдал, затаив дыхание и не смея пошевелиться, была завершена.
— Ну, как? — Гунтер повернулся к нему, страдальчески приподняв брови.
— Лучше бы ты этого не делал, — произнес сэр Мишель тоном, каким читают заупокойные молитвы.
— Иди ты к черту, — Гунтер в сердцах швырнул нож в землю. Проведя ладонями по щекам и подбородку, он обнаружил гладкую кожу с небольшими колючими островками оставшихся волосинок. Можно было, конечно, еще помучиться, но… было бы ради чего стараться! И так сойдет.
— Да все хорошо, — засмеялся сэр Мишель, — я пошутил. Дочери вилланов будут гроздьями вешаться тебе на шею, — и, видя, что Гунтер готов съездить ему по уху, поспешно добавил: — Самое главное-то я не показал…
— Нет, почему же, — язвительно буркнул Гунтер. — А Сванхильд?
— Будет тебе, — примирительно сказал сэр Мишель. — Сглупил я, признаю… Пойдем в конюшню, посмотрим на лошадей. У нас есть даже несколько арабских — папа из Палестины привез пару. Эти двое, конечно, давно умерли, зато жеребят народить успели. Такие красавцы!
Тут рыцарь осекся, привстал и наклонил голову, прислушиваясь. Его кто-то звал.
— Сударь, где вы? — разумеется, это была Сванхильд. — Вас папенька видеть желает!
— Папенька… — вздохнул Мишель. — Воображаю, что ему бейлиф наговорил! Все равно идти придется, не прятаться же на чердаке…
— Не убьют они тебя, — уверенно сказал Гунтер. — На мой взгляд, ты не натворил ничего страшного.
— Для светских властей — да. А если сэру Аллейну жаловался аббат монастыря, могут привлечь к духовному суду, — норманн даже побледнел немного. — Такую епитимью в обители наложат, что проще будет удавиться! Ладно, бросай свой кинжал и пошли наверх, в дом. В конце концов, ты теперь оруженосец и имеешь право меня сопровождать.
«Боишься? — чуть злорадно подумал Гунтер. — Хочешь чувствовать рядом мою твердую руку? Надо бы тебя предупредить, что в случае допроса с пристрастием я буду все отрицать…»
И они двинулись к дверям жилых покоев замка.
История первая, часть вторая
Веселая страна Англия
Вне Римской Церкви нет христианства!
(св. Киприан Карфагенский)Что есть Римская Церковь?.. Блудница Вавилонская!
(Мартин Лютер, еретик.)Угрюмо плещется прибой
О берег Англии родной.
Цвел наш зеленый отчий край
Един в деснице короля,
И мы не торопились в рай —
Была нам в радость и земля.
Но Веры долг позвал в поход,
И вот давно без короля
Едва живет и не цветет
Покинутая им земля.
Угрюмо плещется прибой
О берег Англии родной.
И где тот безмятежный день,
Когда, хоть дождик шел с утра,
Монаршую восславив сень,
Любой батрак кричал: «Ура!»?
Где блеск и слава дней былых?
Где цвет анжуйского двора? —
В песках безвестных и чужих
Пришла побед его пора.
Угрюмо плещется прибой
О берег Англии родной.
Теперь унылый временщик
Воссел на королевский трон.
Какой он принц? Какой он Джон?
Немало добрых Джонов здесь,
Что чтут порядок и закон,
И знают цену слова «честь»,
И не позорят древний трон.
Угрюмо плещется прибой
О берег Англии родной.
Пускай они как пенс просты,
Их не купить за золотой.
Холуйской крови голубой
Не перекрасить их полей.
Они за тем пойдут на бой,
Кто дал им радость лучших дней,
Кого в короне золотой,
Однажды возвратит прибой
На берег Англии родной…
Глава седьмая
Песни на поляне
Настежь открывшаяся дверь в отцовские покои едва не зашибла чудом успевшего отскочить в сторону сэра Мишеля, когда они с Гунтером поднялись на второй этаж и подошли к высоким двойным створкам.
— Ты звал нас? — спросил рыцарь, просунув голову в проем и подтягивая за рукав Гунтера, державшегося позади.
— Входите.
Зал, принадлежащий барону Александру, был столь же прост и строг, как и трапезная. Те же полуистлевшие гобелены, прикрывавшие холодные каменные стены, скрадывая их мрачность. Те же незамысловатые предметы обстановки — несколько кресел без подлокотников с высокими спинками и немудреной резьбой. Посреди зала — огромный тяжелый стол, на котором в беспорядке лежали скрученные пергаментные свитки, гусиные перья, так же стоял кувшин, очевидно с вином, и два высоких серебряных кубка. В очаге шумно трещали хорошо высушенные березовые поленья, а воздух был пропитан неизменным запахом дыма, пыли и сырости.
За столом сидел барон Александр, задумчиво глядя на свой пустой кубок и медленно покручивая в пальцах его тонкую подставку. Бейлиф, откинувшись на спинку кресла и скрестив на груди руки, смотрел на остановившихся возле дверей молодого Фармера и его оруженосца.
Свет в зал проникал через узкие окна, выходившие во двор, да огонь в камине слегка подсвечивал шафранными отблесками стены и деревянный пол, посыпанный сеном. Солнце поднялось уже высоко, и прозрачно-золотые лучи не светили прямо в узкие окна, отчего в зале царил мягкий полумрак.
— Ну, что встали, ровно чужие? — сказал барон Александр. — Будет смирных овечек из себя строить. Жак, принеси еще два бокала и кувшин с вином. Да и закуска, видишь, кончилась. Садись, Мишель, — барон Александр указал на стул напротив себя. — И ты, Джонни.
Господин бейлиф не был слишком грозен — старый рыцарь даже благожелательно улыбнулся Мишелю. Незаметно было, что он приехал специально для того, чтобы обрушить на молодого Фармера карающий меч правосудия.
— Кстати, — барон опять повернулся к сыну, — твой слуга, Жак вернувшись, рассказал мне обо всем, что ты успел натворить за последние два месяца. И про монастырь Святой Троицы…
Он замолчал, и сэр Мишель ощутил легкий холодок, поднимающийся снизу живота под самое горло. Ну вот, сейчас начнется… И сэр Аллейн ко всему прочему тут… Беда!
— Но сейчас мы об этом говорить не станем, есть дела поважнее, — продолжил барон Александр, — Прошу вас, сэр Аллейн, — барон де Фармер обернулся к бейлифу, и тот, пригладив седоватые волосы, заговорил:
— Насколько я понял, ты, Мишель де Фармер, решил остепениться, перестать вести недостойный благородного рыцаря образ бытия, и даже завел себе оруженосца, — при этих словах сэр Аллейн посмотрел на Гунтера, слегка кивнув головой. Германец ответил ему более глубоким поклоном и чуть привстал с кресла, чувствуя себя не совсем уютно. Однако бейлиф, не заметив его смущения, продолжал говорить:
— Думаю, молодой человек, простите — не знаю еще вашего имени — вы несколько необдуманно поступили, согласившись сопутствовать молодому сэру рыцарю… Впрочем, время покажет. Так как вас зовут?
